Хранитель времени. История часовщика Киевского вокзала

Часам Киевского вокзала больше ста лет, и за это время они ни разу не останавливались. Охраняют механизм четыре орла, а за его исправной работой следит часовщик Максут Сафин. Рассказываем, как устроены часы и что скрывает в себе «красное сердце вокзала».

«Когда они тикают, у меня сердце тоже по-новому звучит»

С часовщиком Максутом Сафиным мы встречаемся в здании Киевского вокзала и сразу направляемся в часовую башню. Мой собеседник одет в ярко-оранжевую спецодежду со светоотражающими элементами. Из-за очков на меня смотрят его добрые глаза. Мы проходим вдоль колонн и сводов с лепниной, и уже на втором этаже вокзала Максут бойко начинает свой рассказ. Оказывается, таких часов, как на Киевском, в Москве осталось всего трое: кроме вокзала еще на Спасской башне Кремля и Центральном телеграфе. «А это старая эмблема РЖД, — указывает он на золотые топор и якорь, изображенные на металлическом ограждении, — и только у нас она сохранилась».

Поднявшись к самой башне по винтовой лестнице, пройдя через несколько коридоров с тремя замка́ми, мы останавливаемся. «Слышите? — говорит часовщик. — Тикают! Когда я захожу в башню, всегда останавливаюсь на полминуты и слушаю. Они тикают, и у меня сердце тоже по-новому звучит. И так уже десять лет». Мы продолжаем путь наверх. До самого «сердца вокзала» — красной будки с часовым механизмом — ведут 175 ступеней (это примерно 13-й этаж), а если еще выше, к орлам, о которых я расскажу позже, — 237.

Первым делом, приезжая на работу, Максут осматривает часовую башню. Его главная задача — следить, чтобы часы ходили точно, вовремя их заводить и смазывать. Чтобы завести механизм, часовщик использует специальную металлическую ручку, которую в шутку называет бриллиантовой, потому что ей уже 106 лет. Она приводит в движение 120-килограммовый противовес. Одного такого завода хватает на трое суток. «Но я обычно через день поднимаюсь, а бывает, и каждый — так мне спокойней», — объясняет Максут.

Кстати, за все годы работы Максута часы никогда не останавливались дольше чем на пять технических минут: все шестеренки «сделаны на века и по совести, поэтому до сих пор работают исправно».

Я рассматриваю металлическую конструкцию, состоящую из маятника, шестеренок, бобины и тросов, расходящихся на четыре стороны: механизм приводит в движение сразу четыре циферблата, украшающих фасад здания. Случайно наступив на трос, который приводит в движение противовес, пугаюсь, что 106-летние часы из-за меня остановятся. Но Максут успокаивает: «Механизм надежный, ничего ему не будет, можете там спокойно ходить, все равно будет работать».

Часовщик показывает, как заводит часы: вставляет ручку в заводной механизм и с усилием начинает поворачивать. Кстати, когда именно заводить механизм — не столь важно, главное, чтобы противовес не успел опуститься до самого низа, иначе часы остановятся.

«Если часы остановятся, жизнь остановится тоже»

Максут Сафин — самоучка, институт не оканчивал. Но с детства знал, что его жизнь будет связана с техникой. На вокзале он работает с 1987 года. Сначала был трактористом. В 2013 году предыдущий часовщик ушел на пенсию, и на его место пригласили Максута. «От такой работы никто не откажется», — уверен он. К тому же именно об этом Максут и мечтал. Его предшественник показал, как заводить и смазывать часовой механизм. «А дальше, если всю жизнь работаешь с техникой, сам разберешься», — поясняет Максут.

На экскурсиях люди часто говорят Максуту: «Ты хранитель времени!» А он радуется, что все стараются приехать с детьми, что школьники группами ездят. И протестует, когда кто-нибудь заговаривает о замене механизма на электронный: «Часы работают, стучат, и у меня на душе от этого так спокойно становится. Иногда даже кажется, что, если они остановятся, жизнь остановится тоже».

Максут не забывает о часах даже в отпуске: «Через день звоню напарнику и спрашиваю, как работают. Переживаю, конечно, они же как ребенок — их надо обслуживать».

Каждый год 31 декабря часовщик приезжает на башню с женой. «Около восьми вечера я завожу часы, мы вместе на них смотрим и только потом едем провожать старый год и встречаем новый, — рассказывает он. — Жена боится высоты, но все равно выходит со мной на крышу часовой башни, к металлическим орлам».

Мы тоже выходим на крышу. Оттуда открывается вид на торжественную архитектуру города, и даже пасмурное небо не может перебить ощущение полета, а орлы его усиливают. «Смотрите, смотрите! Мне так это нравится!» — указывает Максут куда-то вниз. Я пытаюсь понять, на что следует обратить внимание. Необычная постройка? Неработающий фонтан? Но часовщик показывает на станцию перезарядки электробусов.

Позже, когда Максут закончил любоваться очередным механизмом, на сей раз электронным, а я «подружилась» со всеми четырьмя орлами, мы спускаемся вниз, проходя через столетний деревянный купол. «Другого любимого места на вокзале у меня и нет, — говорит Максут мне, засмотревшейся на это сооружение. — Своим часам я не изменяю!» Эхо разносит его голос.

Мы спускаемся по громадной белой лестнице к «красному сердцу вокзала». Мой провожатый смотрит на наручные часы, и я понимаю, что знакомство с тайнами часовой башни подходит к концу.

Кстати, дома механических часов у него нет — он коллекционирует старинные утюги, колокольчики и шестеренки. Зато настенные электронные лично выбирал для каждой комнаты. «В детской — с рисунком, на кухне — с маятником. Помню, жена еще спрашивала: “Да зачем тебе такие?” Надо — и все!»

Но любимыми часами Максута остаются те, с которыми он через день встречается на башне. «Когда-то мне придется их оставить, 62 года все-таки, — вздыхает он. — Надо будет искать ответственного сменщика, а это сложно! Человек должен быть технически подкован».

И, уже провожая меня на первом этаже под шикарной люстрой, Максут снова смотрит куда-то вверх: «А мечтаю я только о двух вещах: чтобы здоровье не подводило и чтобы часы еще хотя бы лет 200 работали!»